Фрэнсис Фицджеральд - Три часа между рейсами [сборник рассказов]

— Когда ты зайдешь ко мне для разговора? — спросил мистер Бенизон.

— После завтрашнего дознания, — сказал Пэт, радуясь возможности помучить продюсера. — Я пока что слегка не в себе, до сих пор в ушах звон стоит.

Это было еще одной привилегией сильных мира сего. Только большие боссы могли ссылаться на здоровье так, чтобы эти ссылки принимались в расчет окружающими.

— Уолл в самом деле все тебе рассказал? — не успокаивался Бенизон.

— Все как на духу, — заверил его Пэт. — И эта история стоит много больше полусотни баксов. Я собираюсь нанять нового агента, и мы обсудим все в его присутствии.

— У меня есть предложение получше, — заторопился Бенизон. — Я подкину тебе работу на четыре недели по твоей обычной цене.

— А какова моя цена? — хмуро поинтересовался Пэт. — Мне случалось работать по разным, от четырех тысяч до нуля включительно. — И добавил афоризм, равно применимый к любой сумме: — Как говаривал Шекспир: «У каждого есть своя цена».[113]

…Прихлебатели покойного мистера Р. Парк-Уолла растаяли без следа, забившись в свои крысиные норы с наспех прихваченной скудной добычей, так что перед следствием, помимо обвиняемого мистера Смита, предстала только троица свидетелей: Пэт и две испуганные продавщицы сигарет. Защита мистера Смита упирала на то, что он подвергся нападению. В ходе дознания одна из девиц это подтвердила, тогда как другая сочла поведение Смита чрезмерно жестоким. Следующим на очереди был Пэт Хобби, но еще до того, как прозвучало его имя, позади раздался негромкий, но вызывающий дрожь голос:

— Только попробуй настучать на моего мужа — язык вырву с корнем!

За его спиной, подавшись вперед, сидела женщина-динозавр ростом никак не менее шести футов при соответствующем размахе плеч.

— Пэт Хобби, пройдите сюда, пожалуйста… Итак, мистер Хобби, расскажите нам подробно о том, что произошло.

Подняв глаза, Пэт встретил тяжелый, мрачный взгляд мистера Смита, и взгляд этот, казалось, проникает вглубь его головы и через затылок добирается до самых корней языка. Неудивительно, что он заколебался с ответом.

— Точно не знаю, — промямлил Пэт, и тут его осенило: — Помню только, что все вокруг стало белым.

— Что?

— Именно так. Все вдруг побелело. Знаете, как оно бывает — у кого-то в глазах красная пелена, у кого-то черная, а у меня случилась белая.

Представители власти тихо посовещались.

— А вы можете описать, что произошло с момента вашего появления в ресторане до момента, когда все стало белым?

— Ну, в общем… — замялся Пэт. — В общем, так оно все и было. Я вошел, сел за столик, и все вокруг стало черным.

— Белым, вы хотите сказать?

— Черно-белым, — уточнил Пэт.

Позади него раздались смешки.

— Свидетель может быть свободен. Дело возвращается на доследование.

Ставки были высоки, и при таком раскладе ночной кошмар с преследующей его гороподобной амазонкой не стоило принимать слишком всерьез. Правда, наутро Пэту понадобилась хорошая порция виски, чтобы успокоить расшалившиеся нервы перед встречей в офисе мистера Бенизона. Он явился туда в сопровождении своего нового агента — одного из немногих голливудских агентов, еще ни разу не имевших дела с Пэтом и, соответственно, ни разу не посылавших его ко всем чертям.

— Кругленькая сумма в пять сотен, — предложил Бенизон. — Или четыре недели работы с другим фильмом по двести пятьдесят в неделю.

— Насколько сильно вы нуждаетесь в этой информации? — спросил агент. — По мнению моего клиента, она стоит не менее трех тысяч.

— Из моего кармана? — вскричал Бенизон. — А ведь это даже не его собственная идея! После смерти Уолла она считается всеобщим достоянием.

— Не совсем так, — сказал агент. — Я, как и вы, считаю, что идеи витают в воздухе и переходят во владение того, кто первый сумел их поймать, — как воздушный шарик.

Все трое помолчали, представляя себе этот процесс.

— Ладно, какова ваша цена? — нервно спросил Бенизон. — И где гарантии, что идея у него есть?

Агент повернулся к Пэту:

— Мы позволим ему это узнать — за тысячу долларов?

Пэт кивнул, но с задержкой и не вполне уверенно. Его, похоже, что-то беспокоило.

— Хорошо, — сказал Бенизон. — Сил больше нет терпеть эту пытку. Согласен на тысячу.

Повисла пауза.

— Выкладывай, Пэт, — сказал агент.

Со стороны Пэта не раздалось ни звука. Они ждали. А когда Пэт наконец заговорил, возникло ощущение, что голос его доносится откуда-то из дальнего далёка.

— Все стало белым, — промолвил он.

— Что?!

— Ничего не получается — все стало белым. И я вижу только это — белизну. Помню, как зашел в бар, а потом все становится белым.

Сперва они решили, что Пэт просто тянет время для большего эффекта, но вскоре агент понял, что у него действительно случился провал в памяти. Секрет Р. Парк-Уолла ушел в небытие вслед за ним.

Пэт слишком поздно сообразил, что от него ускользает тысяча долларов, и попытался исправить положение:

— Я помню! Помню! Снаряд подложил чокнутый нацистский диктатор.

— А может, девчонка сама запихнула его в чемодан? — язвительно спросил Бенизон. — Перепутала снаряд с браслетом?

…Еще долгие годы мистер Бенизон будет терзаться, вспоминая об этой неразрешенной проблеме. А в тот момент, злобно глядя на Пэта Хобби и его агента, он от души пожелал, чтобы все гнусные писаки однажды исчезли с лица земли за ненадобностью. И пусть идеи витают себе в бесплатном воздухе, как воздушные шарики, — лови не хочу.

Пэт Хобби, предполагаемый отец[114]

I

Большинство сценаристов выглядят точь-в-точь как сценаристы, желают они того или нет. Трудно сказать, почему так выходит, — ибо они зачастую наряжаются под уолл-стритских брокеров, или техасских скотовладельцев, или английских колониальных первопроходцев, — но в любом наряде любой из них выглядит самым типичным сценаристом, достойным занять место в газетных карикатурах наряду с другими легкоузнаваемыми типажами вроде «Простаков» или «Шарлатанов».

Пэт Хобби являлся исключением. Он не был похож на сценариста. Лишь в одном-единственном уголке страны он еще мог худо-бедно сойти за представителя индустрии развлечений. Но и здесь его скорее приняли бы за незадачливого статиста или за актера эпизодических, а то и вовсе эфемерных ролей вроде «отца семейства, который вот-вот должен прийти домой». И все же Пэт Хобби был сценаристом, в этом качестве приложив руку к созданию более двух дюжин фильмов, — правда, почти все они вышли на экраны до 1929 года.

«Сценарист?» — недоверчиво спросили бы вы при виде Пэта. Однако посудите сами: у него был свой письменный стол в сценарном корпусе киностудии, у него были карандаши, бумага, секретарша, коробочка с канцелярскими скрепками и блокнот для записей. Он сидел на продавленном стуле, а его воспаленные — но сейчас не так чтобы очень сильно — глаза пробегали по страницам свежего «Репортера».[115]

— Что ж, пора за работу, — сказал он мисс Роденбуш в одиннадцать часов.

— Что ж, пора за работу, — сказал он в двенадцать.

В четверть первого он ощутил позывы голода. До той поры каждое его действие (точнее, каждый момент его бездействия) полностью соответствовало профессиональным традициям. Присутствовало и знакомое многим сценаристам легкое раздражение оттого, что никто ему не досаждает, никто его не беспокоит, никто не пытается вывести его из полудремотного состояния, в котором он обычно пребывал на протяжении всего рабочего дня.

Он уже было собрался отчитать свою секретаршу за то, что она якобы на него таращится, когда наконец-то его потревожили. В дверь постучал один из студийных администраторов, принесший Пэту записку от его босса Джека Бернерса:

Дорогой Пэт!

Пожалуйста, отвлекись ненадолго от своих дел и покажи этим людям студию.

— Что за чертовщина! — искренне возмутился Пэт. — Как я смогу выполнить работу в срок, если мне одновременно навязывают роль экскурсовода! Кто эти люди?

— Понятия не имею, — сказал администратор. — Один из них вроде бы индус или еще какой азиат, смахивает на статиста из «Бенгальского улана».[116] По-английски не говорит. А второй…

Пэт уже надевал пальто, собираясь выяснить все на месте.

— Я вам сегодня больше не понадоблюсь? — спросила мисс Роденбуш.

Пэт взглянул на нее с неизбывным упреком и направился к выходу.

Экскурсанты дожидались его перед сценарным корпусом. Азиат, высокий и осанистый, был в дорогом английском костюме с неанглийским дополнением в виде тюрбана. Его спутником оказался бледнокожий юнец лет пятнадцати, на котором — помимо тюрбана — были безукоризненно скроенные бриджи и куртка для верховой езды.